Идеальный образ российской провинции
Когда на повестке дня создание нового русского стиля и национального визуального кода, а также мастер-планирование и перестройка 200 городов, самое время вспомнить, как аналогичные процессы происходили в России во времена Екатерины II: в чем была их суть и чем все закончилось. Публикуем статью из ежегодного сборника Филиала ФГБУ «ЦНИИП Минстроя России» НИИТИАГ «Реновация городской среды. Исторические прецеденты».
Термин «реновация» (от латинского renovatio – «обновление») определяется как процесс улучшения, реконструкции, реставрации имеющегося без разрушения целостности его структуры. В этом отношении он не совсем подходит для определения московской концепции обновления жилого фонда, предполагающей снос домов, построенных в 1960-70-е годы, и возведение на их месте совершенно новых. Однако о «реновации» можно говорить в градостроительном ключе, подразумевающем внесение изменений и новшеств в городскую ткань.
Россия в своей истории имела подобного рода прецедент, когда кардинальное градостроительное переустройство коснулось почти 300 городов империи, и этот процесс происходил фактически одновременно на территории всей огромной страны. Речь идет о массовом переустройстве российских городов, начатом во второй половине XVIII века по инициативе Екатерины II.
Кандидат архитектуры, советник РААСН, ведущий научный сотрудник НИИТИАГ, начальник отдела РААС
Образ идеального города в законодательных актах Екатерины II
Постулат, изложенный во всех учебниках по градостроительству о том, что после вступления на престол (в 1762 г.) Екатерина II осознала роль и значимость городов и сразу же занялась их массовой перепланировкой, далек от истины. Действительно, в 1763 г. императрицей был издан указ «О сделании всем городам, их строению и улицам специальных планов по каждой губернии особо» , но причиной указа стало неудовольствие императрицы тем, что при проектировании послепожарного плана Твери не смогли нигде найти топографического плана «…и для снятия городу Твери плана принуждено было послать нарочного» . Причем эта ситуация оказалось общей для сотен городов Российской империи — к середине XVIII в. они вообще не имели планов, не только проектных, но и фиксационных.
Для исправления положения и был издан указ, в котором приказано было: «послать знающих людей, чтоб они при сочинении тех планов (городов – Н.Г.) и разстояние верст между городами, где верстовых столбов нет, измерили и показали какия от города до города на тех дорогах селы и деревни состоят и на планах означили» . В губернии решено было командировать «из состоящих при Межевой Канцелярии и в иных местах Геодезистов, а если оных там недостаточно или совсем искусных нет, то … командировать из Инженерного Корпуса» . Технический характер мероприятия, порученного геодезистам, не вызывает сомнения и считать указ 1763 г. началом широкомасштабной кампании, целью которой была перепланировка российских городов на основе новых художественных принципов регулярности, вряд ли мы имеем право.
Императрица не могла не понимать, что переустройство российского города нужно было начинать с переустройства внутреннего содержания города, системы его правления.
Известный историк русского права Иван Иванович Дитятин писал следующее: «… еще в начале царствования Екатерины II города находились в жалком положении, как относительно администрации, так и по отношению к их экономическому состоянию... Из всей их массы едва ли можно набрать какой-нибудь десяток таких, которые можно было бы назвать городами в сущности, т.е. по составу населения, его характеру и занятости... Не трудно представить себе степень благосостояния жителей ста пятидесяти домов, или скорее хижин, крытых соломой, жителей, не имевших ни рынка, ни лавок. Чем же, в самом деле, такой город отличался от деревни?» Даже Новгород Я. Сиверс, назначенный туда наместником, «называет никуда не годным городом, поднять который он не находил никакой возможности» .
Начинать создание нового российского города необходимо было с формирования здесь общества, которому необходимо было дать определенные права и полномочия, развить в нем гражданские чувства. Чтобы вызвать к жизни такое общество, нужно было установить новые общественно-политические законы.
Тем не менее, даже в 1771 году Екатерина II все еще писала Вольтеру: «... в настоящую минуту можно только делать проекты для различных ветвей великого древа законов, сообразно с моими принципами... Мы очень заняты войной, она нас слишком развлекает, чтобы привлекать внимание к этому громадному труду» . И только после крестьянской войны 1773-1775 годов на смену благим пожеланиям пришла политическая потребность в преобразовании российских городов. Победное шествие восставших по оренбургским степям и Поволжью показало слабость и несостоятельность государственной «вертикали власти».
С этого момента в екатерининском правлении закончилась эра создания «принципов» и идеальных моделей, и императрица приступила к их воплощению в реальной жизни. Но, прежде чем перейти к их реализации, необходимо было перевести абстрактный идеал в более конкретную форму, и хотя бы словесно описать желаемую цель. Поэтому умозрительный «идеальный город» уступил место «городу законодательному», который, впрочем, строился в полном соответствии со сложившимися представлениями. «Вы увидите, что законы не противоречат принципам, но истекают из них», – писала Екатерина II Вольтеру в разгар своей законодательной деятельности .
С 1775 по 1785 годы императрицей был создан целый ряд указов, направленных на изменение провинциального города: «Учреждения для управления губерний» (1775 г.), «Устав благочиния» (1782 г.), «Грамота на права и выгоды городам Российской империи» (1785 г.) и другие. В совокупности они представляли собой целостную программу переустройства провинциального города. В них впервые взглянули на город как на единую сложную общественно-пространственную организацию, обладающую политическими, экономическими, идеологическими, функциональными, нравственными, пространственными и эстетическими качествами.
Законодательная программа переустройства городов вполне соответствовала энциклопедическому духу, присущему эпохе Просвещения. Облекая образы идеальные в законодательную форму, Екатерина II пыталась объять необъятное, отразить все многообразие жизни: и особенности исторического развития государства, и особенности географической среды, и особенности российских нравов, и строгую регламентацию в области градостроительства, и многое другое. Провинциальный российский город представал здесь не в качестве замкнутой обособленной единицы, а рассматривался гораздо шире, как составляющая часть общего единого мира. «Города... не токмо для живущих в них, но и для общественного блага основаны суть...» . Это положение из Жалованной грамоты городам не просто включало их в общую картину имперского пространства, но и выводило в центр мировоззренческих представлений, как сосредоточие всеобщих благ, основу материальных, культурных, духовных ценностей.
Город в законах Екатерины II – это действительно целый мир, где регламентированы общественные отношения, начиная от официально-государственных, заканчивая частно-семейными, а пространственные масштабы его влияния имели пределы от размеров губернии, до набора предметов на столике больного.
Можно сказать, что такого рода комплексной, законодательной программы по переустройству города, охватывающей все стороны жизни, до сих пор еще не создавалось. В результате ее реализации законодательница рассчитывала получить провинциальный российский город в просветительски-западноевропейском смысле, с установленным здесь общественным порядком.
Формирование городских сословий = сообществ
Само понятие «город» в екатерининских законах не ограничивалось понятием места, а приобретало смысл, скорее, социальный, чем пространственный. Под «городом» подразумевалось в первую очередь «общество градское». Не случайно в «Учреждениях для управления губерниями» глава ХХ «О городах» была посвящена исключительно городскому (вернее общественному) самоуправлению, никаких градостроительных или иного рода пространственных регламентаций здесь не было указано. В таком контексте город воспринимался как образование одушевленное, если не одухотворенное, и в основе его переустройства лежала необходимость изменения не только образа жизни, но и образа мысли горожан.
Такое отношение к городу предполагало наличие у него определенного общественно-политического сознания, особых нравственных качеств. Эта особость была отражена в параграфе 5 Жалованной грамоты городам, в соответствии с которым «каждый в городе поселившийся» был обязан давать присягу «перед всемогущем богом в сохранении ненарушимо подданнической верности к особе императорского величества» . Таким образом, звание горожанина должно было обозначать более высокий уровень идеологической зрелости и гражданского самосознания.
Интересно, что В.В. Леонтович, занимавшийся историей либерализма в России, утверждал, что в начале своего царствования Екатерина II «...думала о создании в России нового среднего сословия,... чтобы предоставить ему... правовой статус, в который бы входило признание субъективных гражданских прав» . Для этих целей был подготовлен «Проект Законов о Правах Жителей или Людей Среднего Рода».
Таким сословием, по мнению императрицы, могли стать горожане, «... поскольку на Западе среднее сословие и города, в которых оно развивалось, были носителями гражданского строя. Но, вероятно, вскоре она заметила, что в России недоставало многих важных предпосылок для развития городов, а, следовательно, и для создания такого среднего сословия. Оставался единственный выход: признать за дворянством гражданскую свободу и гражданские права» .
В освобожденном дворянстве увидели сословие в достаточной степени образованное, опираясь на которое можно было сформировать провинциальное общество. Большая часть вновь учреждаемых должностей была рассчитана именно на дворянство, привлекая его на службу в города, и создавая тем самым в провинции определенную культурную среду. Но и другие группы горожан не выпали из орбиты внимания Екатерины II: все городские обыватели были поделены на шесть групп: дворяне, купцы, ремесленники, мещане, художники и иностранцы. Причем, принцип деления основывался на весьма разнообразных признаках: социальное происхождение, материальное благосостояние, гражданское подданство, род занятий.
Интересен процесс формирования новых городских сословий. Определенная ясность была, пожалуй, только с дворянами и иностранцами, им достаточно было представить подтверждающие грамоты и документы. Остальные горожане должны были сами заявить себя в то или иное сословие, и здесь не обошлось без недоразумений. В архивах я встречала документы, в которых горожане, соблазнившись льготами, предоставляемыми купцам, записывались в купеческое сословие. Но вскоре выяснилось, что они должны платить налоги согласно размеру их капитала, что никак не входило в планы новоявленных «купцов», и они слезно просили губернатора перевести их в мещанское сословие.
Несмотря на подобные неувязки, городское общество формально было создано, и все сословия в той или иной мере оказались вовлечены в общественный процесс. Для участия горожан в самоуправлении и развития общественной инициативы императрицей был учрежден ряд выборных органов, как сословного, так и общегородского характера (дворянское собрание, городская дума, шестигласная дума и пр.), но над всей этой общественной структурой была поставлена другая — государственная, правительственная, решавшая по сути дела все. Да и могло ли быть иначе в русском городе, не имевшем практически никакого опыта самоуправления? Поэтому многие законодательные инициативы с самого начала имели характер только политического жеста и были рассчитаны на создание определенного общественного мнения, укрепления политической репутации Екатерины II.
Даже обновление городских гербов и утверждение новых носило идеологическую направленность. Этот процесс рассматривался как официальное признание за городом определенных достоинств, отсутствующих у поселений другого рода, а высочайшее указание «оный герб употреблять во всех городовых делах» , производило впечатление высокой степени самостоятельности городских поселений, указы которых, скрепленные городским гербом, становились чуть ли не законом.
Законодательный образ идеального провинциального общества был создан, а вместе с ним установлен и законодательный идеал общественного порядка.
Общественное и пространственное: два измерения российского города
Совершенно очевидно, что, вдохнув такого рода общественное содержание в провинциальный российский город, невозможно было оставаться в рамках старых архитектурно-пространственных форм. Идеалы политические абсолютно закономерно перерастали в идеалы художественные, поэтому в императорской модели-концепции идеального государства город представлялся в двух ипостасях – общественной и пространственной. Взаимосвязь их и взаимозависимость казалась очевидной: общество, развиваясь и образовываясь на основе совершенных законов, должно было украшать города, создавая достойную среду своего обитания, а художественный образ города, улучшаясь с каждым днем, формировал бы в его жителях все более высокие нравственные качества.
Такое представление о роли архитектуры в воспитании общества органично вписывалось в философскую концепцию эпохи Просвещения. «Говорящее» свойство архитектуры неоднократно использовалось самой Екатериной II, когда императрица пыталась выражать в архитектурно-пространственных образах не только свои политические планы, но и давать уроки нравственности. Достаточно вспомнить аллегорические образы в парковых постройках Царского села или в садах Александровой дачи.
Но чтобы сформировать в российских подданных осознанную необходимость в новом окружении, желание это окружение создавать, необходимо было сделать такое понимание значения архитектуры общим правилом. Для этих целей было использовано испытанное средство воспитания «новой расы людей» – литература и публицистика.
Через книги, и журналы, трактаты и учебники, предисловия к сочинениям других авторов, через «слова» и речи, произносившиеся в торжественных случаях, архитектура входила в национальное самосознание не только как средство цивилизации, но и как материализованный символ процветания, благоденствия государства.
Так, в одном из публицистических журналов было напечатано сочинение Вольтера «Об украшении города Кашемира», в котором некий путешествующий философ беседовал с правителем города, и тот «признавался, что великий стыд столице, что не сделано в ней... великолепных храмов, ... не построено пространного гостинаго двора, ни больших анбаров, окруженных столбами, делающими украшение и пользу, признавался, что оперные, странноприимные и для сходбища игроков домы недостойны такова города; что с презрением взирают на гнусные обывательские домы; что всуе желают площадей, водометов, статуй и всяких украшений, составляющих великолепие города и славу государства» . Далее следовал вывод философа: «Изобилие государств... зависит от природы и художеств» . В таком контексте архитектура становилась предметом первой необходимости, чуть ли не атрибутом национальной гордости.
В общественном сознании формировалось мнение о нравственной роли архитектуры, о том, что «великолепие строений полезно государству». Причем польза материальная или функциональная отступала здесь на второй план, значение архитектуры современники видели в эстетическом просвещении, в формировании в обществе художественного вкуса. «Не включая... пользы довольно и того, что великолепие поспешествует приращению художеств, и все разумные способы знают, сколь должно стараться о совершенстве оных. ... Ибо, делая украшение городу, и пользу в народе поступают по должности просвещенных, великодушных и благоразумных сограждан. Великолепные здания внутренне нас удивляют, кажется, что они сделаны единственно для нашего удовольствия, и мы разделяем с владетелями оных честь, кою они приобрели употребленным на то старанием. Ибо они имели предметом заслужить удивление, а мы, смотря со вниманием, хвалим хороший их вкус и совершенствуем свой собственный» .
Но и сформировав некий художественный идеал, и пробудив потребность в создании нового окружения, в условиях российской действительности серьезно рассчитывать на общественную инициативу в градостроительных преобразованиях не приходилось. Градостроительные реформы могли принести успех только как реформы государственные. Поэтому широкомасштабная перепланировка российских городов в конце XVIII века стала предметом государственной политики и приобрела форму и размах государственного заказа.
Если со времени выхода указа 1763 года «О сделании всем городам, их строению и улицам специальных планов по каждой губернии особо», в первые десять лет (до 1772 года) в Комиссии о строении были выполнены и утверждены планы всего одиннадцати городов, то появление государственного заказа изменило темпы работы Комиссии строений и в кратчайший срок принесло потрясающие результаты: только в 1778 году ей были выполнены и высочайше конфирмованы планы 44 городов, в 1784 году – 70-ти городов и т.д.
Таким образом, общественно-политические и пространственно-градостроительные преобразования стали процессами одновременными, параллельными и взаимозависимыми.
«Закон, застывший в камне»
И общественные законы, и вновь проектируемые города создавались по одному и тому же принципу. В их основу был положен классицистический метод мышления, с его четкой структурной иерархией отдельных элементов, установлением взаимосвязей между ними и подчинением частного целому. Логика государственного мышления как бы запечатлелась в пространственной логике градостроительной структуры и создала в классицистическом городе новую пространственную философию. И так же, как в политических законах Екатерины II идеализировалось содержание провинциального города, то есть его общественно-политическая среда, так же в градостроительных планах, выполненных Комиссией строений, идеализировалась его форма, то есть планировочная структура.
Политические идеалы отражались в градостроительных процессах созданием новых смысловых акцентов. Традиционный русский город, начинавшийся всегда с Соборной площади и день закладки церкви или собора считавший днем своего основания, приобрел в конце XVIII века подчеркнуто светский вид.
Сохраняя внешние формы уважения к государственной религии и церковным зданиям, реконструируемый город приобрел новые смысловые акценты. Культовые здания входили в новую смысловую систему как некие символы, необходимые атрибуты, но главные пространственные идеи были сконцентрированы уже не на них. Это было вполне в духе политических взглядов Екатерины II.
Законы общественные опосредованно оказывали влияние на градостроительство и архитектуру. Они как бы проецировались на среду города и оставались там в материальных формах. Появление каждой новой административной организации, а порой и новой административной должности, закреплялось пространственно появлением нового здания. Так, после выхода губернской реформы 1775 года в провинции впервые появились дома генерал-губернатора, губернатора, вице-губернатора, присутственные места, здания приказа общественного призрения, школы. Устав благочиния дополнил городскую среду зданием полиции, Жалованная грамота дворянству регламентировала строительство в губернском городе «дома для собрания дворянства той губернии» . Провинциальный город «строился» политическими законами, административные функции насыщали и обогащали пространственную среду.
Благоустройство города полностью находилось в непосредственном ведении полицейского органа – Управы благочиния, и порядок в провинциальном городе регламентировался «Уставом благочиния». Представления о порядке были выражены в законе в самом широком смысле слова и начинались с нравственных установок.
«Правила добронравия» были написаны Екатериной II вполне в духе евангельских заповедей: «Не чини ближнему своему, чего сам терпеть не хочешь» , далее регламентировались семейные отношения, поведение в церкви, проведение праздников и игр, и, конечно же, меры по пресечению правонарушений.
Среди этого калейдоскопа городской жизни на Управу благочиния возлагались и меры по благоустройству городов. Частный пристав должен был прилагать «неусыпное смотрение чтоб улицы, мосты и переправы через воды и реки и пристани в таком состоянии содержаны были, чтоб приезжающим и отъезжающим не было ни остановки, ни опасности» . Каждый городской квартал должен был иметь трубочистного мастера, подрядчика для содержания и мощения улиц, подрядчика для содержания и зажигания фонарей по улицам (хотя должность фонарщика в 80-х годах XVIII века вряд ли была актуальной для провинциальных городов).
Особенно интересно, что именно Управе благочиния было поручено: «В каждом квартале измерить квадратные сажени каждаго строения, дома, сада и пустого места, и внести в маклерскую книгу» , и именно квартальный надзиратель должен был «иметь попечение о возстановлении строений ... и равномерно стараться о выстройке пустопорозжих мест в улице» . Таким образом, организации в сущности полицейской, носившей внутриполитический характер, поручались функции, связанные непосредственно с застройкой города, и ведение фиксационной строительной документации.
Постоянное переплетение общественных и пространственных интересов уничтожала всякую границу между ними, формировало целостное восприятие города, и отсутствие специальных указов, направленных на градостроительное и архитектурное регулирование, в полной мере компенсировалось политическими законами, где среди административных и правовых норм вдруг начинали просматриваться конкретные образы городской жизни.
Подобно такому: «У каждого больного подле постели быть небольшому столику, покрытому вощанкою, а на том столике по стакану и кружке оловянным и маленькому колокольчику, чтоб звать сидельников» . Этот параграф из «Учреждения для управления губерниями» с детальным описанием больничного интерьера, конечно же, не был основополагающим в законе, но, видимо, невозможно было, рисуя идеальное административное устройство города, идеальный социально-нравственный мир, не коснуться его вещественной стороны и не представить его в предметном виде.
«Художественный образ порядка»
За архитектурными же нормами часто скрывались политические убеждения. Так, Дидро в беседах с Екатериной II, советовал ей: «Надо установить для столичного города определенные границы, обнести его строениями. Тогда все пчелы соберутся внутри ограды, и мало-помалу все ячейки придут в соприкосновение друг с другом. А когда образуется улей, в котором большое число пчел, находясь в соседстве друг с другом, вынуждены работать сообща, на благо целого и своего собственного, они цивилизуются в силу своей близости» .
В Жалованной грамоте городам Екатерина II реализовала эту идею, выделив отдельным параграфом следующее: «Запрещается городовые выгоны застраивать; буде же город городовые выгоны застроит или инако в невыгоны обратит, то городу вторично выгонов не отводить и городу выгонов не покупать» . Трудно сказать, насколько сказалось здесь влияние французского философа, но по российскому законодательству город теперь получил жесткие границы и должен был развиваться только внутри них. Ограниченность пространства должна была способствовать близости населения, созданию жилой общественной атмосферы, спровоцировать активное общественное развитие, и, в конечном итоге, создать цивилизованную городскую среду. Получается, что символом цивилизованности города стали градостроительные элементы: «Прокладывайте улицы», – советовал Дидро. Это, по его мнению, было нужно не столько для упорядочения пространства, сколько для упорядочения общественного сознания.
Безусловно, что и сама императрица не могла не видеть разницу между русским городом и городом западноевропейским, и в преобразованиях российского города, как общественно-политических, так и пространственных, во многом следовала по знакомому ей европейскому пути. Так, составляя «Городовое положение», Екатерина II использовала в качестве образца полуиноземное остзейское право, прусские и шведские уставы, памятники магдебурского права и пр.
Пространственным образцом для градостроительной перепланировки сотен российских городов изначально можно считать французский классицизм, опосредованный и воспринятый в России через призму Санкт-Петербурга.
Замечательным было то, что в Западной Европе, даже в период падения независимости городов и полного подчинения их государственной власти, когда выборные средневековые муниципалитеты были превращены в правительственные административные учреждения, а муниципальные должности во Франции стали предметом торговли (Людовик XIV продавал их частным лицам с целью поправления расстроенных финансов), даже тогда сила муниципальной традиции была, видимо, настолько велика, что планировочные структуры городов оставались в целом неизменны. Пространственным символом французского абсолютизма стала не государственная столица — Париж, а личная резиденция Людовика XIV — Версаль. Именно в Версале языком градостроительства и садово-паркового искусства была выражена идеологическая программа абсолютной королевской власти. Здесь были сформулированы и отточены планировочные приемы и методы классицизма как стиля.
Но личный характер резиденции смягчал грандиозную политическую идею и превращал ее из пространственного символа государства в пространственный символ государя – Людовика XIV. Образ Версаля был воспринят Петром I в более широком смысле – именно как пространственный символ государства, и масштаб частного личного мира был заменен иным пространственным масштабом — масштабом города, причем столичного.
Политическая идея явилась проводником художественной формы, и идеологическая программа абсолютистского государства зримо предстала в Петербурге в образах и категориях градостроительного искусства.
Через полвека первый русский город, построенный при помощи линейки и циркуля, сам стал образцом для других российских городов, когда Екатерина II перевела начинания Петра I в масштаб Российской империи.
Художественная идея регулярного города полностью соответствовала политической идее Екатерины II и органично вписывалась в ее концепцию идеального государства. Устанавливаемый императрицей в законах общественный порядок должен был получить свое продолжение, свою материализацию в порядке пространственном, графическим символом которого стала геометрическая гармония. Живописная иррегулярность древнего русского города воспринималась уже как беспорядок, как хаос. Под влиянием такого рода политических убеждений формировались новые художественные пристрастия, изменяя тем самым критерий красоты.
Регулярный образ Петербурга стал градостроительным эталоном для сотен провинциальных городов Российской империи. «Мы и тут не имеем нужды искать примеров чуждых» — эта патетическая фраза Екатерины II, написанная в «Жалованной грамоте городам» и в художественном контексте оказалась верной: профессиональная установка архитекторов Комиссии строений на классицистический идеал северной столицы была совершенно очевидна.
Но художественный идеал, поставленный на поток в работе Комиссии строений, оказался до некоторой степени самоцелью, и поиск регулярного порядка в планировочной структуре классицистического города шел не по пути поиска сущностного порядка внутренней жизни города, а, в большей мере, по пути создания художественного образа порядка, определенного эстетического впечатления.
Получился удивительный парадокс: строгая, функциональная, на первый взгляд, геометрическая структура регулярного плана оказалась менее приспособлена к действительности и по сути своей менее рациональна, чем живописная, иррегулярная планировка старых русских городов.
Планировочная структура древнерусского города была слита воедино с природным окружением и закономерно вытекала из сущностного содержания города. Его художественный образ был своего рода выражением глубинного, внутреннего порядка протекающей здесь жизни. В классицистический город порядок попытались привнести извне, в том числе и посредством создания идеального художественного образа. В угоду этому внешнему, искусственному образу порядка приносилась и старая планировочная структура, и своеобразие рельефа местности, а порой и реальные функциональные потребности. Все это оказалось вторично по отношению к совершенству геометрической гармонии регулярного плана, и классицистический город стал своего рода заложником нового пространственного идеала.
С этих позиций можно утверждать, что при его проектировании архитекторы в большей степени последовательно и целенаправленно были заняты поиском образа, чем в городе древнерусском, где этот процесс проходил естественно. Только критерий образа оказался прямо противоположным. Мы не беремся сейчас судить о том, был он лучше или хуже, достаточно сказать, что он был другой, но в полной мере такой, какого требовала изменившаяся политическая ситуация, новые культурные идеи. И даже если художественные качества новой планировочной структуры города оказывались порой весьма сомнительны, а простота геометрической формы приближалась по рисунку к плану древнеримского лагеря, даже такому плану нельзя было отказать в том образе порядка, который внутренне присущ каждой правильной геометрической структуре, и формальная цель всегда оказывалась достигнутой.
Создать художественный образ порядка оказалось значительно проще, чем сам порядок. Тем более, что сложные внутриполитические преобразования оставались в большей степени скрыты в общественных процессах, а яркий художественный образ регулярного города был зримым доказательством движения России в сторону цивилизации. Становилось совершенно очевидно, что, идя по пути пространственных перемен, можно было в кратчайший срок получить требуемый результат — произвести впечатление благоденствую-щего государства. Желание ускорить этот процесс становилось порой самоцелью и приобретало формы, требовавшие богатого воображения современников.
Так в Комиссии строений, возглавляемой И.И. Бецким, то есть на самом высоком государственном уровне, родилось следующее предложение: «На Адмиралтейской стороне в удобных местах назначенные торговые площади, кои положены не для одного торгу, а по примеру других европейских государств и по украшению города, чтоб в них по времени можно было убрать в память России славных дел монументы, обстроить с лучшим и приличным к тому украшением, казенным коштом комиссии и обнести одною переднею фасадою с перевезями, покрыв распродать... а потом обстраивать и торговые площади по высочайшей конфирмации переднею фасадою для продажи желающим пристраивать домы» . И только двое членов комиссии Муравьев и Чичерин выразили особое мнение: «А чтоб такой фасад в несколько етажей без стекол и крыши какое делал украшение городу, то кажется весьма сумнительно» . Тем не менее, эта идея позднее воплотилась в Ярославле, здесь для формирования Плацпарадной площади применялись «фальшивые» фасады, к которым лишь некоторое время спустя пристраивалось само здание .
Такой порыв к образу, стремление сжать, преодолеть время и получить мгновенный результат выводил архитектуру и градостроительство в ранг первоочередных государственных задач и обеспечивал им успех, даже несмотря на значительную степень идеализации, благодаря и вопреки которой складывался регулярный провинциальный город конца XVIII века.
Пути реализации законодательного образа провинциального города в Российской империи последней четверти XVIII века. Люди на местах
Для превращения России в благоденствующее государство, наличия одного политического идеала даже в законодательной форме было явно недостаточно. Нужны были люди, способные понять и оценить «силу благоволения» императрицы, способные перевести идеальные политические и пространственные образы в конкретные материальные формы. Не дожидаясь общественного и культурного пробуждения провинции, столица делегировала сюда значительное количество государственных чиновников, оживляя и побуждая к развитию провинциальное общество. На высшие административные должности (губернаторы, вице-губернаторы) присылались, как правило, чиновники из Москвы и Петербурга, а генерал-губернаторов наместничеств Екатерина II назначала из своего ближайшего окружения: князь Долгоруков, граф Чернышев, граф Брюс, князь Репнин, князь Мещерский, фельдмаршал граф Румянцев, князь Потемкин, граф Воронцов – это была высшая русская аристократия, имевшая непосредственное отношение к управлению государством.
Многие из них были люди не просто энергичные и талантливые, но и европейски образованные. Большая часть архитектурных, градостроительных и пространственных преобразований происходила не только под их контролем, но и при их непосредственном участии.
Изучение истории градостроительной реновации провинциальных городов в Тамбовской губернии дает возможность привести ряд очень ярких примеров происходящего процесса. В 1781 году градостроительная судьба Тамбова оказалась в зависимости от «пылкого воображения» рязанского и тамбовского генерал-губернатора М.Ф. Каменского. В одном из рапортов Екатерине II он писал: «Здешний преосвященный Феодосий просил меня донести Вашему императорскому величеству, что он представлял в Синод о поправлении здешняго Архиерейского дома, который построен издавна деревянный и совсем обветшал, покои текут, церковь почти обвалилась... Я осмеливаюсь при сем случае испросить дозволения быть Архитектором при оной перестройке, так как и в построении всего города Тамбова, которого план еще не вышел и находится в Комиссии о строениях в С.Петербурге, и естли получу высочайшее на то соизволение, то уверить могу ваше величество, что жалоб услышать не изволите, а город будет изрядный» .
Неизвестно, приобрело ли это предложение форму конкретного градостроительного проекта, но, судя по дальнейшим докладам, архитектурное воображение генерал-губернатора, в значительной мере опиравшееся на государственную казну, оказалось весьма скромным. Возглавляя наместничество, М.Ф. Каменский уже столкнулся с рядом проблем при перепланировке Рязани, поэтому он предлагал графу А.А. Безбородко: «... в губернии Тамбовской при перестройке городов, не соизволите ль вместо прямых улиц по городам оставить оныя как есть переломами и по образцу Москвы расширять только улицы, отступая во оные от дворов... На казенные места да и на ряды, естли нет пустых мест внутри города, не лучше ли построить на выгонах, то есть они сами собой переберутся или можно и купить места, которые изберете на такие строения. Притом же не надеюсь я, чтоб такие дворы под площади более пятисот рублей стали; и так для губернских городов того будет не много. В апробированных же городах можно, как вы мне еще в Петербурге о том сказать изволили не держаться всегда того плана, который иногда по косине места и не без затруднения в исполнении» .
Творческий порыв генерал-губернатора остался не реализован: предложенные им решения ни в коей мере не соответствовали грандиозным императорским замыслам. Расширенные, но кривые улицы и городские площади, построенные на выгонных местах, т.е. фактически на окраине города, не укладывались в рамки градостроительной парадигмы конца XVIII века. Екатерина II не экономила на идеалах, поэтому в декабре 1781 года Тамбову был выдан высочайше конфирмованный план, разработанный в Петербурге по всем канонам регулярного градостроения. Роль «Архитектора» М.Ф. Каменскому явно не удалась, но подобные архитектурные компромиссы можно объяснить отчасти тем, что, занимаясь переустройством Рязани, ему пришлось не просто стать свидетелем перепланировки города, но и на себе испытать весь драматизм ситуации.
Он писал об этом А.А. Безбородко: «В бытность мою в Петербурге имел я честь говорить с вами о построении городов; в Рязани нашел я и конфирмованный план всем городам губернии, по которому уже начали и строиться; в тех местах, где сгорело, все идет способно, хотя и мешкаемо, но в целых городах подвержено то затруднениям: ни один с места нейдет, да правду сказать и иттить жаль имея сады; жмуться без кровли, без потолка, почти и без забора, а ломать велеть – будут дурные следствия и опасно. Вам известно, что у меня и самого дом сломали..., а ныне в апробированных городах не без крику, иной кричит и попусту, но встречается и по не имуществу, а помочь без денег нечем» .
Судя по последней фразе Михаила Федотовича, можно сделать вывод, что государственное финансирование градостроительных мероприятий касалось только строительства общественных зданий, и при разбивке новой планировочной структуры «переноситься» вглубь квартала на несколько метров жители должны были за свой счет. Масштаб градостроительных преобразований Российской империи был настолько велик, что здесь Екатерине II приходилось жертвовать собственными принципами, провозглашенными еще в Наказе: «Если власть хочет построить какое-нибудь общественное здание или провести дорогу, она обязана за это вознаграждать пострадавших» .
Несмотря на подобные декларации, денег на переустройство городов отпускалось явно недостаточно, и чтобы ускорить градостроительные работы и, желая помочь вверенным под его опеку горожанам, М.Ф.Каменский снова обратился с просьбой к А.А. Безбородко: «Другое касается до строения городов: вы не можете поверить, как все в домах своих жмутся, не имея сада, а иные и оттого, что перенестись не чем. Я прошу государыню приказать отпустить мне на выдачу в заем строящимся до сорока тысячи рублев; и в случае, естли нельзя того зделать, потому, что и прочие места того де требовать будут, то прошу о выдаче мне здесь взаймы на то сорок тысяч рублев с закладом на то деревни моей ржатского уезда 760 душ» . Подобный поступок генерал-губернатора был вполне в духе екатерининских идеалов, и хотя «доброхотство, любовь и соболезнование к народу» регламентировались законом, в список добродетелей губернского начальства они входили не всегда: так, в 1788 году при перепланировке Моршанска его городничий Титов брал с обывателей за места деньги, несмотря на то, что по высочайшему повелению жители должны были получать усадьбы бесплатно .
Причем М.Ф.Каменского нельзя назвать филантропом или человеком сентиментальным. К старости «дикость воображения», отмеченная в нем Фридрихом II, в буквальном смысле обернулась потерей рассудка. Конец жизни Михаил Федотович провел в своем Орловском имении Сабурово, где выстроил грандиозную крепость, назначение которой и архитектурная стилистика до сих пор приводит в недоумение искусствоведов. Его бесчеловечное отношение не только к крепостным, но и к родным детям вошло в местные легенды и стало причиной преждевременной смерти: графа зарубил топором его же крепостной. Но ведь что-то заставляло этого жестокого человека с таким участием относиться к находящимся под его начальством жителям двух губерний, не должностные же инструкции?
Активное вмешательство (в большей мере вынужденное) генерал-губернаторов и губернаторов в перепланировку городов стало для провинции конца XVIII века общим правилом. Это касалось не только губернских, но и уездных городов.
Так были внесены изменения в план Козлова, конфирмованный в 1785 году «а по разсмотрении на месте генерал-губернатором Гудовичем неудобств, постройка проведена по подписанному им в 1785 декабря 31 дня плану» . Город Елатьма «был разбит в натуре... по плану, решенному на месте неудобства Его высокопревосходительством господином Тамбовским и Рязанским генерал-губернатором Иваном Васильевичем Гудовичем» .
Вопроса о профессиональной квалификации «соавтора» в данном случае даже не возникало. Конечно, европейское образование И.В. Гудовича (он закончил Кенигсбергский, а затем Лейпцигский университеты) дает основание предполагать наличие у него универсального мышления, столь присущего эпохе Просвещения, но самими государственными чиновниками архитектурная деятельность воспринималась не в узком профессиональном аспекте, а скорее как средство «создания мира», как путь, по которому «правительство, не обращая внимания на равнодушие общества, вело его к счастью и развитию во что бы то ни стало» .
Яркой фигурой в ряду губернской администрации Тамбова был Гаврила Романович Державин, служивший губернатором с марта 1786 по декабрь 1788 года. 28 сентября 1786 года он разработал инструкцию, направленную на то, чтобы создать систему получения разрешений на строительство. Ее разослали во все уездные города наместничества, которые в то время формировались по утвержденным планам. Поскольку данный документ помогает понять характер екатерининских преобразований, уяснив значение и роль в них градостроительства и архитектуры, приведем его, по возможности, полностью.
«…правитель Тамбовской губернии Гаврила Романович Державин прописывает определением из наместнического правления…: как ныне примечено им, что жители здешнего города, разобрав места, хотя производят на них строения по планам и фасадам, но только одни свои жилья корпусы, что же до служб и прочего лицевого на улицу строения касается, то нимало о том не прилагают старания, чтоб наблюсть порядок и симитрию, и не токмо есть такие домы, в которых службы имеют неравные и косые окна, но и самое строение либо углом, либо боком вдалось внутрь дворов или выдалось на улицу, отчего и происходит, что, хотя все улицы разбиты прямолинейно, однако, несмотря на то, многие открываются в них кривизн и излучин. Во отвращение сего непорядка предложить, не рассудит ли наместническое правление учинить следующее:
1-е, когда по вышеписанному отведет господин комендант кому по просьбе место и даст билет, то прежде, не желая приступить к застройке оного, да явится взявший место к господину губернскому землемеру, который прикажет уездному, или, в небытность оного, сам обязан разбить место со всею возможною верностию как в прямизне по улице, так в точной пропорции ширины, долготы и глубины. И, назнача оному меру, дать знать господину коменданту, который, приказав записать, сколь оное, а равномерно смежность места, [в] срочно учрежденную для того при полиции строенную [строительную] книгу, даст просителю за своею и господина губернского землемера подписью данную, в которой именно прописав то, что в книге написано, то есть меру и смежность места, а равно и обязательство просителя, что он чрез год непременно начнет строиться, а в двухгодичное время то место кончит по плану и фасадом, высочайше конфирмованным, в точности застроить. Ежели ж оное в то время не застроит, то властно от него данную отобрать и отдать то место другому, в чем, а равномерно и в получении данной, должен проситель по назначенной книге своеручно, или кто по доверенности от него, расписаться, по расписке же и данную получить.
2-е, по получении данной прежде, нежели поступит к действительному строению дома, обязан хозяин места архитектору [сообщить], что он на том месте строить намерен, который, соображаясь с положением места и с смежностию оного, избегая с соседями тесноты, или какой невыгодности, или явной от кухонь и бань для пожарного случая опас-ности, а равно соблюдая симитрию и красоту строения, обязан по своему искусству расположить дом, держася во всем конфирмованного плана и фасадов, представить распоряжению хозяина внутренность строения; что с улицы от глаз закрыто, [отдать] на его собственную волю и произволение. Когда же архитектор дом согласно с конфирмованным планом и фасадом, с выгодой и намерением хозяина порядочно и красиво расположит, тогда начертить проект или план оному; подписав своею рукою, представляет на утверждение правителю губернии, а по утверждении оного, отдавать хозяину, которой, объявив сей план в полиции для известия и для присовокупления копии с оного в строенную книгу, приступает уже тогда к действительному строению.
3-е, как расположение на бумаге и в натуре домов, смотрение за исправною оному построению делания, для отдачи хозяевам планов и фасадов, для внесения с оных копии с строенною книгою весьма может не токмо обременить губернского архитектора, но и от-нять у него время и способ к прилежнейшему наблюдению заказанным строениям, то и нужно в помощь ему определить одного помощника и ученика, для чего и признается дать за способного находящегося в Приказе общественного призрения канцеляриста Нагаева с получением жалованья от прежнего его места; а в ученика представляется господину губернскому архитектору выбрать кого-либо из молодых канцелярских служителей или из вольных людей, по желанию, дав ему из канцелярской суммы приличное жалование.
4-е, построившиеся на розданных местах, хотя имеют у себя на строение от господина коменданта билеты, но, поелику оные даны не выше изображенных порядком, то есть не записан в строенную книгу, да и книга с запискою оной и копия с планов и фасадов никем не утверждены и не внесены для хранения ни в какое присутственное место, то и нужно предписать господину губернскому землемеру, чтоб он розданные места по данным билетам в мере и смежности оных, [а также] архитектор строение, против конфирмован-ных планов и фасадов, освидетельствовали и поверили; и что по свидетельству их окажется построено непорядочно, то предложили б способ и средства хозяевам исправить, а по исправлении губернский архитектор внес с всех дворов план на утверждение к нему, господину правителю наместничества, который сей по утверждении и раздать хозяевам, а равно и данные за подпискою господина коменданта и губернского землемера.
5-е, поелику сей распорядок покажется несколько для жителей затруднителен, то нужно господам коменданту, губернскому землемеру и архитектору приложить всю возможную ревность и попечение в доставлении строиться желающим должного споспешествование и удовольствия, а для того, чтоб жители, а особенно бедные, не имели каких-либо излишних издержек, то можно употреблять для черчения планов и фасадов, а особливо для малых и скудных домов, бумагу простую большой руки, делаемую в здешней губернии на фабрике купца Тулинова, который при сём один лист для образца приложил и который нужно заказать, сделать на первой случай хотя стопы две, и отдать архитектору.
6-е, нужно, чтоб в строении по конфирмованным планам был наблюден и во всех городах в здешней губернии надобной вышеписанному распорядок; но как весьма было не-удобно одному господину архитектору быть везде самому и, располагая самомалейшие домы, а тем паче и всюду прилагать план оных на утверждение правителя губернии, то в таком случае предписать городничим и уездным землемерам, чтоб городничие места назна-чали, а землемеры располагали и разбивали оные и смотрели б о порядочном оных раз-мере… в сходствии конфирмованных планов и фасадов, давали б на места данный план за своим обоюдным подписанием; равномерно завели б и содержали строенную каждого го-рода книгу в городническом правлении, [а] городничий уведомлял помесячно правителя губернии или наместническое правление, сколько в котором месяце, чем именно и под ко-торым на городовом плане номером [участок] разобран.
7-е, сие разумеется о деревянном толико строении; елико же принадлежит до каменных домов, то нужно, чтоб городничие об оном, кто строить пожелает, уведомляли правителя губернии или наместническое правление, да б можно было послать по уведомлению их, куда нужно, губернского архитектора или помощника его для расположения дома и нанесения оного на план к учреждению правителя губернии, ибо, хотя строение домов партикулярных людей и зависит от их воли, то токмо внутренностию, а наружность их должна быть согласна конфирмованным планам и фасадам и отвечать симитрии его расположению города, зачем и подлежит крепко правительству смотреть и не допущать строить великолепные именем только домов, в прочем более подобных тюрьмам или каким-нибудь грубым и отвратительным зданиям; ибо уже тогда поздно поправлять, когда по неведению архитектуры употребится много иждивения, и строение будет дурно или непрочно.
8-е, поелику отданные для застройки места принадлежать будут хозяевам в потомственную собственность, которые они властны кому продать, заложить или как-либо укре-пить по законам, то для непредвиденных случаев и для разрешения о местах споров и нужен [1 сл. нрзб.], где б можно было сохранить строенную книгу, в которой долженствуют быть вписаны данные и при коей должны быть присовокуплены копии с планов о строе-ниях, на оных местах построенных; а как высочайшем учреждением объявлять купчие в городовых магистратах в городском положении под литерою А в 9 статье повелено городовому магистрату, иметь книгу с описанием домов, строении мест и земель городских, то нужно кажется, чтоб означенная строенная книга во всех городах отсылалась в городовые магистраты; случится же может, кто-либо место возьмёт и план на строение получит, но оного зачем либо не построит, место паки остаётся впусте, то и нужно в той Строенной книге по прошествии двух лет, когда к застроению места срок пройдёт, отмечать, что тем хозяином, которому дано было, не застроено, и отдано другому; следовательно и должен будет Строенную книгу из полиции или управы благочиния в городовой магистрат отослать не прежде, как по прошествии двух годов».
Таким образом, новое строительство в провинции велось крайне медленно и фрагментарно, и это заставляло порой прибегать к приемам театрального искусства в полном смысле слова. В связи с тем, что, согласно конфирмованному плану территория архиерейского огорода была отдана под застройку городским жителям, тамбовский архиерей Феодосий в мае 1786 г. направил Державину письменную просьбу: «Превосходительный господин, м-гдрь Гаврила Романович! По конфирмованному Ея Императорским величеством при составлении в 767 году штатах духовным местам учреждения, велено при градовых и загородных архиерейских домах оставлять из ближних к тем домам места для овощных огородов и садов, каковые здесь в Тамбове по близости к дому архиерейскому из крепостной домовой архиерейской земли оставлены и на них сад и огород разведены. А ныне небезызвестно мне, что овощной огород в некоторых местах другим живущим людям под строение домов раздается. … в прочих епархиях удовольствованы домы архиерейские не только садами и огородами, но и всеми загородными, здесь же нет ни одного загородного дома и имеется только один усадебный дом и при нем 1 сад и 1 огород, а огород ныне сдается под строение посторонним людям, без чего и приходится неминуемо претерпевать в огородных овощах не только крайнюю нужду, но и немалый вред, поскольку всякий потребный овощ должно будет покупать на торгу.
… И для того В. Пр-во покорно прошу приказать оных издавна к оному архиерейскому дому принадлежащих мест никому под строение домов не отдавать и получившим дозволение строиться запретить, а вместо того дать письменное утверждение, что сад и огород целым кварталом оставались навсегда в неотъемлемом владении при здешнем архиерейском доме. … Если же необходимо должно зделать на Астраханскую улицу из онаго квартала какое строение, то оное исправно может быть исполнено и от меня, которое не меньше нужно будет как для постою приезжающим монастырским властям и прочим, так и для занятия на основании на основании тож высочайшего учреждения при домах архиерейских. Другия же сего квартала в улицы линии позволить загородить приличною украшению города городьбою, или хотя и застроить по наличности по плану домами, но, с моего позволения такими, которые довольны будут местом, какое я без помешательства саду и огороду дать могу».
Державин обсуждал этот вопрос с генерал-губернатором, после чего И.В.Гудович писал Феодосию: «… он (Державин – Н.Г.) полагает требуемый Вашим Преосвященством квартал вам оставить, кроме тех мест, которые будучи взяты некоторыми обывателями еще в прошлом 1785 году частично ими и застроены, с тем, чтобы то место, которое вы возьмете через год конечно на каменных фундаментах застроено было домами служителей вашего преосвященства, сходственно с планом и фасадами, или по крайней мере, обнесено заборами с совершенным подобием оных, и, ежели бы во время постройки каменного монастыря сие место паче чаяний на какие-либо строения понадобилось или означенным образом обстроено не было, то бы было опять взято и употреблено куда заблагорассудно будет» .
Державин эти требования сформулировал еще более конкретно: «...но и с тем, чтоб сохранить высочайше конфирмованного плана фасады в настоящем их виде, хотя не домовою застройкою, но, по крайней мере, обнесено было б раскрашенными заборами, в подобие настоящих строений».
Так городская среда оказывалась в прямом смысле декорацией.
Создание бутафорского пространства было, в определенной мере, альтернативой реальному строительству, которое велось чрезвычайно медленно. Это был некий порыв к образу, стремление сжать, преодолеть время и получить мгновенный результат. Желание увидеть будущее уже сейчас изменило обыденное восприятие и сформировало особое художественное зрение, способное фокусировать взгляд и видеть то, что хочешь видеть, не замечая при этом остального. Такой художественный взгляд был способен обмануть сам себя и выдавать желаемое за действительное.
Это не было признаком наивного, неразвитого видения, скорее наоборот, означало владение определенной знаковой системой, в которой, как в игре, условия оговорены заранее. И тогда достаточно было только обозначить пространство, установить определенный знак, символ, чтобы «включилось» воображение. Неважно, что каменные строения были нарисованы на деревянных щитах, и ужасно искажался их масштаб, потому что на двухметровом заборе изображалось двух-трех этажное здание: фантазия могла преобразить реальность. Все переплеталось в художественном воображении, и все становилось возможным, или хотя бы возможным когда-то. Это было некое умозрительное путешествие в будущее, и оно было настолько захватывающим и увлекательным, что его картонность и игрушечный масштаб просто старались не замечать (как в современных диснейлендах). С этой точки зрения становятся понятны и разборные «потемкинские деревни» (не настолько наивна была Екатерина II, чтобы позволить себя так дурачить), и расписанные на щитах фигуры в садах Андрея Тимофеевича Болотова, и приведенное выше распоряжение Державина.
Именно идеализация города, как в общественном, так и в пространственном смыслах позволила Екатерине II оторваться от реальности, действовать не полумерами, а выдвинуть программу-максимум в построении благоденствующего государства, изменять все и сразу. Но та же идеализация обрекала задуманное на определенные неудачи и стала причиной лишь частичного успеха государственных реформ — и политических, и градостроительных.
Так, оценивая результаты законодательной деятельности императрицы, свидетель екатерининских нововведений помещик Г.С. Винский писал: «Важнейшим и точно полезным пожалованием можно бы почесть права и преимущества, дворянству и городам данныя, ежели бы мы умели читать и понимать. В другом Европейском народе подобные узаконения произвели бы неминуемо во всем полезные перемены, но Екатерина знала основательно своих Россиян, и твердо была уверена, что они не только не воспользуются даруемою свободою устраивать свое счастие, но не поймут ни содержания, ни силы ее благоволения, и что она не отваживая ни малейше сим смелым поступком своего самодержавия, бросит пыль в глаза Европы и обморочит потомство. Сие в точности и воспоследовало: во всех собраниях дворянства кроме нелепостей, спорах о пустяках и ссор никогда ни одно дельное дело не было предлагаемо».
Русский город так и не приобрел того общественного содержания, которое существовало в городе западноевропейском. По определению французского архитектора, инженера Себастьяна Вобана «Город – это собрание многих людей, которые хотят жить вместе под одними правами» . В «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И.Даля «город» определяется как «населенное место, которому правительство дало городское управление».
Если мы сравним эти два определения, станет очевидной разница в национальных менталитетах: там – «люди», здесь – «место», там – «которые хотят», здесь – «которым дано», там – «права», здесь – «управление» (даже не самоуправление!). Возможно, именно специфика российского менталитета и наложила отпечаток на внутриполитические преобразования Екатерины II и предопределила меру их успеха.
Пространственный и политический идеал Екатерины II постигла участь всех идеалов — они остались недостижимы. Но даже движение в их сторону привело к огромным переменам в жизни российской провинции. Законодательным путем здесь были насаждены новые формы общественной жизни, закрепившие дворянство на местах, что в свою очередь способствовало культурному подъему губернских и уездных городов, и если не их расцвету, то значительной цивилизации. А установка на регулярный пространственный идеал привела к своего рода градостроительной революции, не имевшей по масштабу и размаху прецедентов ни в отечественной, ни в мировой практике. Удивительно, что почти все конфирмованные планы были воплощены полностью, практически без изменений.
Градостроительная реновация российских городов растянулась во времени почти на сто лет: это случилось потому, что все проектные планы имели огромный внутренний потенциал. Только к концу XIX века реальный город достигал проектной величины. За это время несколько раз успели поменяться архитектурные вкусы и стили, но даже тогда классицистический план продолжал влиять на городскую среду. Масштабом его кварталов определялся масштаб городской застройки, его планировочные оси и узлы намечали места строительства значительных в градостроительном отношении зданий.
Это влияние не ослабевает и сегодня: исторические центры бывших губернских или уездных городов практически полностью сохраняют свою планировочную структуру, помогая городу, в свою очередь, сохранять историческое своеобразие.
- ПСЗРИ № 11883
- Дитятин И.И. Устройство и управление городов России. В 2-х т. Т.1. Города в России в XVIII столетии. – СПб., 1875.
- Вольтер и Екатерина II. // Европейские писатели и мыслители. Вып. IV. СПб., 1882.
- Российское законодательство X-XX веков. В 9-ти т. Т. 5. Законодательство периода расцвета абсолютизма. М., 1987.
- Леонтович В.В. История либерализма в России 1762-1914. М., 1995.
- Вольтер Ф. Об украшении города Кашемира // Трудолюбивый муравей. СПб., 1771.
- Полезное с приятным. СПб., 1769.
- История градостроительного искусства. Поздний феодализм и капитализм: Учеб. для вузов / Т.Ф. Саваренская, Д.О. Швидковский, Ф.А. Петров. М., 1989.
- Дидро Д. Собрание сочинений в 10-ти т. Т. 10. М., 1947.
- РГАДА ф.16,
- Москва и сложившиеся русские города XVIII – первой половины XIX веков / Под общ. ред. Н.Ф. Гуляницкого. М.: 1998.
- Дубасов И.И. К истории отжившего чиновничества // Русский архив. Кн. 1. М., 1878.
- ГАТО, Ф. 29
- Андреевский И.Е. О наместниках, воеводах и губернаторах. Спб., 1864.
- РГИА, Ф. 1400
- Винский Г.С. Мое время. // Русский архив. Кн. 1, № 1-4. М., 1877.
- Саваренская Т.Ф. Западноевропейское градостроительство XVII-XIX вв.: Эстетические и теоретические предпосылки. М., 1987.
- Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х т. Т. 1. М., 1935.